|
Константинополь стоит на костях эллинов, которые выкладывали из них храмы, и на костях ромеев, которые поднимали над этими храмами крест. Феодосий разделил рай и ад, своей венеценосной рукой проведя черту из красных линий и белых полотен от Золотого Рога, извивающегося, как змея, среди холмов и камней, до Мраморного моря, которое в те дни, когда закат начинается раньше рассвета, отражается на поверхности луны. А луна, как говорят старики, чьи веки столь длинны и тяжелы, что ими бы несомненно подметали бы улицу перед ипподромом, если бы не почтенный возраст их обладателей, была для Феодосия тем маяком, который позволял ему отличить ярость и изобилие античности от суровой необходимости темных лет. Потому Анфимий и Исидор, выкладывая свою мозаику идеального города на гранях божественной мудрости, каждую ночь пытались связать лунный свет веревкой, сотканной из закрытых глаз младенцев, и наивной, как слепой котенок, сетью лунных бликов сковывали мудрость в камни. Только потом, в те времена, когда карфагенский мальчик спас другой святой город, а карфагенский старец его потом потерял, или много позже, в те времена, когда ангелы с икон резали друг друга европейскими ножами, держа их за рукоятку, сделанную в Венеции, рай и ад, столь четко разграниченые Феодосием, перемешались. Только черта осталась неизменна.
|
