Орибазий прошел школу знаменитого философа Максима. Занятия в школе стали для него судьбоносными: среди учеников философа оказался будущий император Юлиан. Он обратил внимание на скромного пытливого и немногословного медика из Пергама. Они стали друзьями, и дружба эта длилась, в прямом смысле слова, до гробовой доски, когда император, сраженный копьем дерзкого перса, скончался в походной палатке у берега древней и роковой для Юлиана реки Тигр. И в последнюю ночь у изголовья умирающего кесаря был верный друг Орибазий, готовя отвары и примочки, снимающие жар и утишающие боль.
Восемь лет он был неотлучно при кесаре, разделяя с ним все его поездки, ратные дела, находясь при нем на празднествах, во время жертвоприношений. Как врач он знал все тайные подробности бытия императора. Ему, врачу и другу, были приоткрыты все закоулки души этого человека, многосложного и противоречивого, тоскующего по высокой красоте Эллады.
И Орибазий, порой не соглашаясь с ним, пытаясь развеять его заблуждения, вернуть на дорогу здравого смысла, смирял его буйство и гнев, помогал ему выходить из депрессии, одолевать обыденные хвори - мудро терпеливыми речами и снадобьями, рецепты которых ведомы были лишь ему одному, да еще свитку пергамента, который он прилежно заполнял ночами, надеясь когда-нибудь свести рецепты воедино. Он был искуснейшим врачом империи, знатоком акушерства и детских болезней. А находясь с императором безотлучно в походах, в кровавых сечах, он стал и многоопытным хирургом. Исколесив империю, он обратил внимание на воды целебных источников и, может быть, одним из первых врачей в истории медицины настоятельно рекомендовал их для лечения различных недугов.

Когда Юлиана не стало, к нему вернулось давно забытое чувство свободы. Когда-то Юлиан поручил ему собрать учения самых знаменитых врачей античности, но, как оно и случается с повеленьями кесарей, не дал возможности поручение это выполнить. Орибазий работал урывками, порой в затишьях между боями, но труд был настолько огромен, что требовал всей его жизни. И теперь надо было надолго, если не навсегда, уединиться, чтобы выполнить столь трудно выполнимое веленье покойного императора.
Он поселился в Константинополе, в доме ключника церкви Святых апостолов. Вел жизнь затворника. Работал ночами. Стило поскрипывало о пергамент. Из храма доносились порой песнопения. То шла полуночная служба. Христианству он не противился, но в церковь не ходил - не было времени. За оградой дома шла шумная жизнь столицы. Сменялись кесари, временщики и фавориты. И проходили годы, которых он не замечал. Его не трогали тревоги мира. Лишь качество пергамента имело для него значение. И чтобы ясной была голова - она нужна была для ясного опять же изложенья мыслей. Редко-редко, но принимал больных. Да и заработать денег на пергамент нужно было. Он пополнял его запасы, делая вылазки в город.

...Как-то, не спеша, брел по улице. И так же, не спеша, посторонился, уступая дорогу неумеренно пышной процессии. В крытых носилках, украшенных шелками и бархатом, восседала юная и очень знатная особа. Чуть позже он разглядел на дверце императорские вензеля. Рядом с ним носилки замерли. Из-за приоткрытой занавески на него смотрела сама императрица. Он склонился в низком поклоне.

- Ты врач, Орибазий, - сказала она. - Я знаю. Мне говорили.
- Твоей милости что-то угодно?
- Угодно, - сказала она. - Ночами его мучают кошмары. У тебя есть от них снадобье?
- Да, есть. Пришли посыльного, я передам. Но...

Она была молода, и молодость ее томила.

- ...но лучшее средство от кошмаров для кесаря - твоя ласка, царица.
- Ты думаешь? - быстро спросила она.
- Да, думаю. Это мое главное занятие.

Она помолчала мгновенье. Капризно передернула плечом. Слегка зарделась румянцем.
- Прощай, целитель.
- Да хранит тебя Бог! - он снова склонился в поклоне.

...Ночью царица лечила царя от кошмаров. Он и вправду мгновенно уснул и крепко спал, не просыпаясь, до утра. А Орибазий под утро дописал последнюю строку и подумал, что теперь он может, наконец-то, отдохнуть, поскольку повеленье своего императора выполнил.