 |
Это случилось ранним утром. Как раз в такой момент, когда очень плохо просыпаться, потому что стоит такая тишина, что иногда становится слышно дыхание больного юноши в доме напротив или кашель соседки, которая спит рядом с печью у противоположной стены дома, или как ветер шелестит в крошащихся камнях домов на пустынной улице за два квартала отсюда. Она ненавидела эти часы, потому что последние четыре года каждое утро просыпалась именно в это время и не могла больше заснуть, хоть бейся головой о стену. Приходилось тихо-тихо пробираться в переднюю часть дома, стараясь не разбудить укрывавшихся тряпьем людей, лежащих вповалку на земле. Хорошо, если не шел дождь и можно было заниматься домашними делами: шить, перебирать плохое зерно или очищать от грязи посуду.
Утро выдалось ясным, но делать ничего не хотелось и неожиданно заболело что-то с левой стороны груди. Она вышла из дома, обойдя на цыпочках стол, за которым, опустив голову на руки, спал муж, и несколько минут просто дышала, держась за левый бок. Под навесом, видимо, опять прятались от дождя бродяги – валялось какое-то тряпье, остатки плесневелой лепешки и деревянные фигурки россыпью, которые, как оказалось, прикрывали собой расчерченную прямо в пыли доску. Женщина подняла крошечную лошадь и поднесла к глазам.
– Послушай, мы тут с тобой одни – ты и я, мы одни с тобой не спим сейчас. И нам есть о чем поговорить.
Целую минуту женщина смотрела на фигурку, затем бросила ее обратно в грязь, вытерла большие, бугристые, красного цвета руки об одежду и медленно, бездумно, побрела в сторону квартала ремесленников.
Воздух был еще сырой и прохладный после ночи, небо совершенно безоблачно, слышно было, как где-то вода, падая с крыши или навеса, стучит по выглаженному сотнями тысяч ног камню. Стены жилищ неожиданно стали казаться ей белыми, словно были покрыты старательно разровненным слоем мела или муки. Она прошла через три квартала и площадь, совершенно пустые, вышла на кривую улочку, где жили турки, минула ее и все шла и шла мимо глиняных домов, каменных домов, домов без крыши, домов наполовину ушедших в землю, домов похожих на огромные корабли, домов стремившихся к небу и распластавшихся по земле, домов жмущихся друг к другу и стоящих в одиночестве, домов, имеющих особое название, и безымянных, слившихся в безумном хороводе, кружащих, кружащих..
«Господи помилуй, – подумала она, – должно быть, я сплю». В этот миг мир вокруг перестал вертеться, и женщина увидела, что стоит возле большого каменного дома, покрытого известью, повернутого к улице глухой стеной. И хоть солнце стояло уже достаточно высоко, ни одного прохожего не было видно. Она подождала еще несколько минут, старательно вглядываясь то в один конец длинной улицы, то в другой, но не было даже собак. «Ждать больше нет смысла», – пришла к ней мысль. Надо идти вдоль дома, пока тот не кончится, если у этой стены вообще есть конец. "Может быть, – думала она, шагая вдоль стены, – я буду идти вдоль нее до страшного суда и никого не встречу и не услышу ни голоса ребенка, ни смеха мужчин, собравшихся на общий праздник, ни веселых голосов женщин, ни шума барабанов и музыки флейт, ни шороха шагов в танце, ни грома»... Угол дома появился настолько внезапно, что она споткнулась и почти упала, но удержалась на ногах, уцепившись руками за выступающий камень. Улица, на которую вышла женщина, была ей странно знакома. «Почему-то мне кажется, что я знаю это место с детства. Вот эта лавка с дудками, и вон место, где всегда сидит старик-рассказчик. А вот… Господи, да ведь это моя улица, только я никогда не видела ее с этой стороны. А вон и навес», – торопливо шаркая, она бросилась к дому, – «Должно быть, уже все проснулись» . Но там было тихо, слышно было только дыхание спящих. Солнце было теперь на такой же высоте над горизонтом, как и в тот час, когда она проснулась, и все та же утренняя тишина окружала ее, прозрачная и легкая. Неожиданно боль в груди усилилась и согнула старуху почти до земли. Тогда она села прямо на землю, опершись спиной о дверь. Стало совсем тихо, как в воде.
«Должно быть, улица обиделась, – подумала женщина, – ведь я никогда не выходила из дома направо, а всегда шла из дверей только налево и по одному и тому же пути каждый день, год за годом. Должно быть, улицы и город уже четыре года пытались со мной поговорить, будили каждое утро, когда нет других голосов, и пытались сказать мне, что надо идти в другую сторону. И сегодня я наконец решилась и, привыкнув ходить только в одном направлении, пошла направо и сделала круг, выйдя к той, другой, улице не с той стороны. Да. Так и есть. Вот что случилось.
Тишина стала невыносимой, настолько густой, что до нее почти можно было дотронуться. Стало сложно дышать, и она потянулась за веткой, отмахнуться от окружившего ее молчания, да так и застыла.
Ее нашли домочадцы через два часа. Она лежала под навесом, сжимая в руке маленькую фигурку коня. Лицо старухи было совершенно спокойным, а глаза смотрели на угол крайнего дома улицы, принадлежавшего когда-то семье переписчика.
Похоронили ее через два дня на кладбище у монастырской ограды, где было так тихо, что по утрам можно было различить шорох шагов человека, бредущего вдоль стены дома за несколько кварталов от могилы.
|
|
|
